"Если Вы желаете поделиться своими воспоминаниями, присылайте свои фотографии (*.jpg) и воспоминания (*.txt)
на e-mail ПЕРВОЙ !"
Drey16@yandex.ru
Воспоминания
Будановой
Таисии
Павловны
Я, Тимонина (Буданова) Таисия Павловна, 1928 года рождения до начала войны проживала с родителями в посёлке при фабрике «Коммунар». Семья наша была из шести человек: отец, Буданов Павел Иванович, мать, Буданова Елена Васильевна, я, сестра Катя и два братика, Коля и Валя.
Родители работали на фабрике, а мы с сестрой учились в школе. Посёлок был очень чистый, зелёный.
Там, где сейчас находится мемориал погибшим коммунаровцам, стоял красивый дом, в котором размещались аптека и почта. За ним – две вышки, с которых прыгали в Ижору. В посёлке были магазины, ларёчки, парикмахерская, молочно-товарная ферма, столовая, сельский совет. И, конечно же, клуб, в котором показывали фильмы, а в ноябрьские, новогодние и майские праздники – 
концерты. На Фабричной улице, на берегу реки стоял дом бывшего директора фабрики Грабовского. В нём потом разместили садик. Около дома были аллеи с розами, дорожки посыпаны песком и стояли киоски, где продавали детские книжки-малявочки. На берегу стояла летняя эстрада голубого цвета, перед ней скамейки.
За мостиком от фабрики в Васину деревню (располагалась рядом с нынешней хоккейной коробкой) начиналась липовая аллея,
там была больница и роддом. Когда началась война, все думали, что она продлится недолго, как финская. Но затем началась эвакуация, первыми вывозили семьи начальства, с собой можно было взять только 20 килограмм. Отец демонтировал оборудование на фабрике, а когда разрешили уезжать, то немецкие самолёты уже летали над посёлком. Во время таких налётов мы прятались в подвал клуба. Нам выдали подводу на две семьи и повезли на станцию Антропшино, где стоял состав. Но, как только сели в вагон,
налетели самолёты и стали поливать свинцом. Все бросились в лес, который был на месте деревни Ремиз. К счастью, паровоз не подбили и после обстрела мы поехали в Ленинград. Ехали мы до Витебского вокзала четыре часа.
Там нас встретили и отправили в 31 эвакопункт, школу на канале Грибоедова. Это было в августе 1941-
го года, мне тогда исполнилось 13 лет.
В школе нас разместили вначале в спортзале, затем перевели в классы. Кроватей не было, дали матрасы, набитые стружкой, и спали на полу. В специальных киосках выдавали вначале пшенную кашу и немного горчичного масла, затем кукурузную и чечевичную кашу, а потом перестали что-либо давать. В магазинах полки пустые, только горчица стоит, но и
её скоро не стало, так как люди вымачивали её и пекли лепёшки. Некоторое время нам удавалось помыться в бане в переулке Ильича (сейчас это Казачьи бани), но и это удовольствие длилось недолго. Выдали карточки на хлеб. Два килограмма сахара и половина мешка сухарей, которые мама успела насушить дома, закончились.
Однажды, бомба ночью угодила в соседний дом, и в школе выбило все окна. Нас перевели в школу на Мойку 38. Пришла зима и началась настоящая блокада. Не было ни света, ни
воды, канализация не работала и всё выливали в люки и канал вечером. Норма хлеба упала до 125 грамм. В хлебе муки было 5%, остальное целлюлоза и древесная кора. Один раз я с соседками поехала на разбитые Бадаевские склады. Мы собрали землю с сахарным песком, дома залили водой, отстояли и вскипятили. Хлеб мы сразу не ели, кипятили воду, крошили туда хлеб и подсаливали. После такого обеда только живот разбухал.
"По Дороге ..."
Однажды на улице военный дал мне брикет жмыха горохового и предупредил, чтобы сварила, а не ела сразу.
Но я кусочек отломила и стала сосать, потом очень плохо было.
В школе был большой гардероб, туда складывали мёртвых. Когда гардероб заполнялся, приезжал грузовик и увозил их. Я постоянно искала дощечки для печки, ночью жгли лучину, которую щипали с парт, но директор школы не
разрешал этого делать.
Воду добывали ковшом на животе, а когда поднимались по лестнице, часто проливали. Директор заставлял скалывать лёд, но у нас была соль и я втихаря посыпала ей лестницу.
В декабре 1941-го умер братик, ему был один год и шесть месяцев. В январе 1942-го увезли в больницу сестру с
дистрофией, в феврале – мать. Весной нам в школу стали привозить дрожжевой суп. Это, конечно, было только одно название, но мы и этому были очень рады. Однажды, мне дали с супом две котлеты (на мясные талоны), но, когда я понесла это богатство домой, сзади налетел парень и выбил всё из рук. Суп разлился, а котлеты он засунул целиком в рот. Я с
рёвом вернулась в буфет, чтобы тётя Аня налила хоть немного супа. А затем двое мужчин утащили у меня карточки, а жить нужно было ещё десять дней. Я впала в панику и пошла к начальству. Нам выдали две наполовину использованные карточки и ещё на рынке мы выменяли два стакана пшена. Вот так и дожили.
Маму и сестру мы иногда навещали, но как-то раз пришла наша тётя, мамина сестра и сказала, что в отделение, где лежала мама, попал снаряд, и её убило. У брата Коленьки открылась цинга, и он умер (ему
было пять лет и шесть месяцев). Сестру после больницы вывезли в 1943 году в детский дом. В бомбоубежище я не спускалась, мне казалось, что, если суждено умереть, то какая разница как. Один раз попробовала сырое мясо. Нам дали на карточки, а я была очень голодная и маленький довесочек сунула в рот. А так не позволяла себе что-либо съесть тайком.
"... Жизни!"
